Орландо медленно открыл глаза, которые как будто затянуло полосой тумана. оборотень стоял, склонившись над ним. Небо над головой саргонца по вечернему выцвело, утратив глубокую синь; солнце сваливалось на закат, уже загоравшийся далеко на западе. Небосвод был чистый, деревья не заслоняли его.
      - Где… где я? – прошептал юноша.
      - На месте. Приехали. – Торрель, подсунул под него руки и поднял. – Держись, совсем не-много осталось. Я не для того тебя полдня вез, чтобы у Вельды в огороде закопать.
Юноша застонал.
      - Терпи, терпи. – прошептал Торрель, сквозь стиснутые зубы, а Орландо только сейчас понял, что саргонец в человеческом облике. Он медленно повел по сторонам глазами и увидел в двух шагах от болтающегося над землей ковра самую настоящую поленницу, а перед ней – огромную дубовую плаху из низко срубленного пня. В центре пня торчали рукояти трех ножей, всаженных глубоко, по самую рукоятку. Вся земля вокруг пня была вытоптана так, что даже трава не росла, но уже за поленницей снова сгущалась чащоба. Многовековые дубы окружали кольцом большую поляну, в центре которой одиноко торчал высокий, выше человеческого роста, холм с крутыми склонами и округлой вершинкой, поросшей высокой зеленой травой, колокольчиками и вьюнками. Торрель глубоко вздохнул и шагнул, направляясь к его восточному склону. Орландо моргнул, видя, что в отвесном земляном склоне что-то темнеется. Саргонец шагнул ближе, и он увидел в земле настоящую дверь, из досок. Скрытый в лесу холм оказался низкой бревенчатой халупой, настолько древней, что стены вросли в землю и обросли густым зеленым мхом, а закиданная сверху землей жердяная крыша превратилась в лужок. Вон и небольшое мутное окошко слева от двери, почти невидное за высоченной травой, выросшей под стенами дома. Вокруг потемнело еще больше, скрипнула открываемая резким пинком дверь. Торрель пригнулся, одновременно перешагивая порог. В нос Орландо ударил резкий запах трав, перемешанный со свежим дымком. Скрипнули ссохшиеся половицы, и тут же над ухом юноши, зазвучал гнусный голос, скрипучий, как ходячее дерево.
      (говорят по-саргонски):
      - О!! Явился не запылился! Ох-хотничек!! …А это что еще за падаль такая? Зачем приволок?
      - Он живой еще! Ему стрела в бок попала. Ну делай что-нибудь, чего стоишь?? Я за триде-вять земель к тебе вез!
Торрель шагнул вперед, одновременно разворачиваясь налево, и, убрав одну руку, посадил его на что-то ровное, привалив спиной к бревенчатой стене. Орландо приоткрыл глаза и увидел, как саргонец широким жестом освободившейся руки смел с широкой, длинной лавки все, что на ней стояло и лежало. Какие-то коробки, туесочки и кувшины… Все это застучало по полу, а Орландо с помощью Торреля вытянулся на лавке во весь рост, хватаясь за стрелу.
      - Эй, ты чего это в чужом дому распоряжаешься?? Вот я щас ухватом… эть…
      От большого, донельзя закопченного каменного очага, пылавшего огнем прямо напротив лавки, отделилась худая, скрюченная фигура, резко, на одной ноге, развернулась, замахнувшись на Торреля упомянутым оружием, насаженным на кривой черенок. Саргонец вовремя отскочил, а обитатель хижины бережно отставил свое грозное оружие в угол и шагнул к лавке.
      Орландо вздрогнул. На него в упор смотрела древняя уродливая старуха, сморщенная, как поганка после жары. Верхняя губа бабки была раздвоена, как у зайца, в верхней челюсти виднелись два устрашающих желтых зуба, выступающих наружу. Огромный острый нос загнулся крючком, глаза были еле-еле видны за лохматыми, как медвежья шерсть, белыми бровями. Из-под куска сальной шкуры, накинутой на голову наподобие косынки, во все стороны торчали седые лохмы, сосульками падавшие на худющие плечи; морщинистую дряблую шею украшало кошмарное ожере-лье: дохлые пауки и сушеные тараканы перемежались с рыбьими костями и сухими изогнутыми ко-решками, а в центре красовался высушенный человеческий палец с черным ногтем. Вся одежда заменялась куском шкуры, стянутой узлом на левом плече; из-за шерсти торчала оголенная правая грудь, дряблая и морщинистая.
      - Кто это? – прошептал Орландо, со страхом глядя на страшную старуху.
      - Это Вельда. Знахарка, колдунья. Травы знает, заклятья, с лесными духами говорить умеет.
      - Слушай, что это за молокосос такой, а? – старуха уперлась руками в бока. – Откуда ты его выкопал?
      -Потом все объясню, а счас давай, лечи его.
      - Не гоношись! Спешка только при ловле блох нужна, да при поносе! – старуха резко осадила его суровым блеском льдисто-голубых глаз, сверкнувших из-под бровей, как молния. Оборотень сконфузился, а старая знахарка макнула палец в кровь, вытекающую из раны, понюхав, поднесла ко рту, попробовала языком, покачав головой. – Отравы на стреле не было, чистая кровушка, но рана паршивая. Кишки, наверно, порваны. Если так – то его и мучить незачем. Помрет вскорости, не сейчас, так потом, от раны. Режь одежду, посмотреть надо.
      - Счас. – Торрель потянулся рукой к поясу и осекся, попав на пустое место. – Ножа нету. В пне оставил, когда перекидывался.
      - Перекидывался? – не поверила старуха.
      - Да. Его ведь к востоку отсюда подстрелили. Пришлось оттуда к тебе везти, не мешкая. Самого себя загнал, как лошадь, перекидываться пришлось, чтоб по пути не упасть. Я только у тебя на пне в человека перекинулся.
      Ведьма подняла удивленные глаза на оборотня. – Как же ты его сюда-то довез? Удержался как?
      - Не спрашивай. – замотал головой Торрель, рывком ослабив давивший воротник куртки. – Не спрашивай, сам не знаю! Делай что-нибудь, а то Волк снова давить начинает. Я долго возле мальчишки быть не смогу, а без меня он тебя к себе не подпустит. Он тебя до смерти боится.
      - Парень видел, как ты шкуру менял? Или он без памяти был?
      - Он знает. – буркнул Торрель, быстро обыскивая полки над очагом. – это история долгая, потом расскажу. – Торрель звучно грохнул с полок небольшой медный котелок, зато вернулся, держа в руке длинный нож с иззубренным, но еще рабочим лезвием.
      - Не смей! Этот костюм двенадцати быков стоит! Не смей его портить!
      Пораженный Торрель повернулся к двери, и остолбенел. на пороге скрытой в дебрях хижины старой знахарки, которую не всякий зверь найдет, стоял Дорат.
      - Ты как сюда попал? – тихо спросил саргонец.
      - Прилетел! Ты же украл мой ковер! – маг показал оборотню толстый, веник из дубовых веток, насаженный на сухую сучковатую палку. – Из-за тебя мне пришлось на метле летать, как какой-нибудь гнусной старой ведьме!
      - Это кто тут старая и гнусная? – резко поинтересовалась старуха, повернувшись к Дорату лицом. Маг побелел, как кусок мела, и сделал попытку заслониться от лесной страхуилы все тем же веником.
      - А-а-а-а-а!!! – заорал Дорат. – Кто это??
      - Щас узнаешь, кто. – проскрипела старуха, нашаривая в углу верный ухват.
      - Не смейте! – вдруг заорал Дорат.
      Ведьма по имени Вельда поджала губы и сделала короткий жест рукой. Дубовый веник, спокойно стоявший у Дората в правой руке, внезапно вздыбился, заржал по лошадиному, и, развернувшись в руке чародея, вздыбился, саданув хозяина рукоятью в самое чувствительное для мужчины место. Дорат взвыл, сложившись в поясе пополам, а веник треснул его сначала по макушке, затем вырвался из рук и двумя ударами вымел за дверь.
      - Все почище будет. - прошамкала старуха и повернулась к лавке с раненым Орландо. – Ну, чего встал? – каркнула она на Торреля. – Режь одежку-то. Не я же белы рученьки марать стану.
      Торрель с некоторой натугой перерезал пояс, вспорол камзол до самого низа и осторожно вытянул ремень из-под туловища: на ремне висели ножны с кинжалом, а оружие работы кузнеца Галанга и гнома Дарма явно не стоило того, чтобы грохнуться на пол и упасть через щель в подвал. Вельда раздвинула распоротый камзол и рубашку в стороны и склонилась над окровавленным туло-вищем. Пальцы старой колдуньи, твердые и сухие, как дерево, прикоснулись к туловищу юноши и обхватили стрелу, прощупывая тело вокруг раны
      - Велда… Велда эд калла келт! – выкрикнул Орландо, корчась на лавке - Торрель же говорил, что на саргонском это значит «мне очень больно». – Н-не надо… Велда эд калла келт…
      Склонившаяся над ним старуха медленно выпрямилась и уставилась на раненого удивлен-ными глазами. Наверное, явно не ожидала, что ламидонский мальчик знает ее родной язык.
      - Велда эд калла келт. – повторил Орландо еле слышно. – Велда эд кал…
      Докончить просьбу о помощи он не успел: Торрель резко всунул ему в зубы сразу два своих пальца. Орландо прикусил зубами твердую кожу оборотня, но прокусить не сумел, всхлипнул и расхныкался. Старуха покачала головой.
      - Щенок. как есть щеночек новорожденный. И как таких родители из дому выпускают? Держи его, щас стрелу тянуть буду. Кишки у него целы, не задело их. Стрелу теперь надо вытянуть, да кровь остановить.
      Старушечьи пальцы легли на стрелу и плотно обхватили древко. Орландо, чувствуя, как боль засверлила его с новой силой, замычал и напряг туловище до судорожной дрожи.
      - Да держи ты его! – прошипела старуха, обдав стоящего рядом Торреля леденящим взгля-дом.
      Торрель, спохватившись, вытащил пальцы изо рта Орландо и метнулся в изголовье лавки, обхватил юношу руками за плечи и прижал к поверхности широкой скамьи, не давая двинуться с места. Ведьма поджала губы и медленно потянула стрелу вверх. Орландо взвыл, срываясь на хрип, рванулся вверх, но руки оборотня сдавили плечи, опрокидывая тело на лавку. Перед глазами мальчишки поплыли черно-красные круги, а потом мир погрузился во тьму…
      - Все, все уже… - прошептал Торрель, отпуская плечи Орландо.
      - Не слышит он. Без памяти свалился. – буркнула ведьма, отшвыривая в сторону злосчастную стрелу. Оперенная деревяшка попала точно на остатки камзола, валявшиеся на полу. Вельда не любила мыть полы.
      - Ну, теперь самую малость осталось. – довольно скривилась старуха, склонилась к открыв-шейся ране и зашептала что-то на кровь. Ноздри ведьмы не шевелились и само лицо было спокойным, как будто она склонилась к ручью. Торрель зачарованно смотрел на то, как хлынувшая из раны кровь перестает течь на туловище, превратилась сначала в тоненький ручеек, а потом и вовсе остановилась. Он видел такую штуку уже во второй раз и заново поразился. Это какой же мощью нужно обладать, чтобы остановить кровь даже не нажимом руки, а одним только голосом, словами?!
      - А я могу такому вот научиться?
      - Ты – нет. Ты мужик, а такое только ведьмы могут. Ведьмой родиться надо. Передается это от матери к дочери. Как твой дар от отца к сыну передается.
      Оборотень стиснул руку в кулак.
      - Такой дар злейшему врагу не пожелаешь… 
      Снаружи, из-за стен избушки, донеслось едва слышное хриплое ржание.
      - Огненный! – вспомнил Торрель и бросился из халупы ведьмы наружу.
      Конь стоял перед избушкой на дрожащих ногах, опустив голову почти до земли, по брюхо в зеленой болотной тине, с покрытыми пеной боками. У стены, прислонившись спиной к поленнице, стоял Дорат, но волшебник и шагу к загнанному коню не сделал, только скрючил при виде Торреля обиженную физиономию. Оборотень смачно сплюнул в его сторону и подошел к коню, расстегнул подпруги и потянул коня\ за собой. За домом у Вельды тек широкий ручей - там для него и вода и еда найдется. На его пути встал Дорат.
      - Где Орландо? -  требовательно спросил волшебник.
      - В доме. Вельда стрелу из него вынула, теперь лежит. – буркнул Торрель, проходя мимо боковой, глухой стены маленького, совсем неухоженного домика колдуньи. Оборотень завел коня за дом, на маленький, граничащий с дубравой, лужок, из которого колдунья сделала что-то вроде огородика для луговых лекарственных трав, и подтолкнул рукой к воде, шумевшей между катышами.
      - Да что ж ты делаешь, дурной волк?? – закричала старуха, появляясь из-за дома и направляясь к ним. – Конь в пене, весь жаром пышет, а он его поить собрался! Лошадь после такой скачки выхаживают, чтоб дыхание успокоилось, обсохнуть дают, а не поют! Поить сухую надо, а уж потом кормить. Давай поводья!
      - Да я как лучше хотел… - попытался оправдаться Торрель.
      - Давай повод, тебе говорю! – Ведьма подбежала к нему и почти вырвала повод из рук. Жеребец всхрапнул, но сильно протестовать не стал, только покосился на новую «хозяйку». - Ты в лошадях только одно смыслишь – как им шеи перекусывать, а еще куда-то лезешь! Чей конь-то?
      - Мальчишки. За мной прибежал, не захотел хозяина бросать. Странный он какой-то, Вельд. Меня не боится.
      - Вижу, не слепая! Травы сорви, какая подлиннее. Хоть это сможешь?
      - Вот… - Торрель обижено подал ведьме пучок травы.
      Ведьма перекинула повод из левой руки в правую и, зажав траву в правом кулаке, быстро и страстно зашептала над ней заговор. Торрель почувствовал, как в его кожу как будто иглы впиваются. В воздухе разлилась лесная магия, плоть от плоти леса, в котором такие, как он, ночные властители, демоны. Такую магию он чувствовал всем своим существом. Странно, но жеребец даже морду в стороны колдующей ведьмы не повернул, а ведь домашняя скотина ведьм не любит, побаивается. От них лесом пахнет, дикими зверями. Впрочем, если жеребец его не боится, то что о лесной знахарке говорить!
      Закончив ворожить, ведьма, как опытный кавалерист, сняла с Огненного оголовье, и начала отирать коня травой. Там, где прошлись листья и стебли заговоренной травы, шкура не просто очищалась от выступившего на ней мыла – она залоснилась, как будто конь в теплой конюшне месяц стоял, на отборном овсе и подогретой ключевой воде, а не отмахал без передышки пятнадцать лиг галопом через лесные буераки и болота. Конь задышал ровно, свободно, тычась колдунье носом в руку в знак благодарности.
      - Вот теперь ему и есть и пить можно. Погодь. – Ведьма отбросила траву, вновь подошла к коню, и ногтем начертила на конской шкуре какой-то знак, Торрелю показалось, что трилистник, на шее, боку и крупе, обошла его кругом, повторив рисунки на другой стороне тела. – Теперь иди, рыжая шкура. С такими знаками тебя ни один зверь лесной не тронет.
      Жеребец благодарно поржал и пошел к ручью. В сгущающейся темноте было слышно, как его копыта с хрустом топчут сочную траву.
      - Оборотень тоже? – покосился на лес Торрель.
      - Обижаешь. От оборотней в первую очередь и заговорила. Особо от одного, белого. Любишь ведь конину-то?
      - Баранину больше. Тушеную. В горшке. С луком, морковкой и лавровым листом.
      - А меня? – провокационно поинтересовалась старуха. – Меня любишь?
      Торрель замялся и старая ведьма вскинулась, как злая лошадь, почуявшая на себе чужого се-дока.
      - Чего молчишь? Ушел в ночь три луны назад, ни слуху ни духу от него нет! Осталась я одна, никому не нужна, в густом лесу. Даже дрова, вон, переколоть некому! А кто мне зимой в вечной любви клялся? Кто шептал, что нежнее  барахского шелка со мной будет, ласковей, чем шепоток листвы лесной над тихим прудом? Слова-то какие выискал, пустобрех чертов! Шелк барахский! Да мне уже три месяца никто губ не целовал!
      Старуха затрясла сморщенным подбородкам и резко отвернулась от Торреля. Оборотень по-тянулся к талии старушки, и нежно обнял ее сзади, притянул к себе, спиной к  груди, и замурлыкал, потираясь щекой об ее ухо, как ласкающаяся к хозяину кошка:
      - Ну Вельда, ну прости меня. я же не виноват, что меня дорога позвала. Ты ж знаешь, будь я простым охотником – я бы от тебя никогда, ни за что не ушел. Но я ж Черный Охотник. Мое дело нежить убивать. Вот и приходиться с места срываться. Пока я здесь сижу – она детей убивает. Ну чего ты каждый раз на меня злишься, как кошка дикая, а? Я ж каждый раз к тебе возвращаюсь. Ну?
      - Ага. – ворчливо согласилась старуха. - Набегаешься по оврагам за волкодлаками своими, намерзнешься, а как надоест – ко мне приползаешь. Отогреешься, отъешься, и опять уходишь. И так все время.
      - Вельда… - мурлыкнул саргонец и нежно прижал к себе старуху. Дорат, наблюдавший все из-за поленницы, задохнулся от изумления. Нет, он, конечно всегда знал, что саргонцы - дикари и блудно сожительствуют с дикими зверями, но такое!!! На его счастье, старушка сама отстранилась от оборотня, ловко выскользнув из его объятий.
      - Три месяца носу ко мне не казал, а теперь сразу лезешь?
      - Вот поэтому и лезу, что три месяца тебя не видел. – здраво ответил Торрель.
      - Ну ладно… волк. – фыркнула старуха, оглянувшись и заглянув в глаза оборотня. - Пошли.
      Ведьма подобрала подол шкуры, волочившейся за ней по траве, и зашагала к своей халупе. Торрель последовал за ней, улыбаясь счастливой улыбкой человека, которому вот-вот дадут в руки две сотни золотых монет. Знахарка с оборотнем обошли поленницу далеко стороной, Дорат успел скрючиться за дровами и они его не заметили. Черный плащ саргонца вырисовался из полумрака сумерек уже у самой двери в дом колдуньи, кожа плаща зашуршала, как змея, об дверной косяк. Чародей задумался и вдруг приглушенно завопил.Эти двое хотят сожрать Орландо! Он там, в доме, совершенно беспомощный! Чародей вскочил и метнулся к дому, но на пороге затормозил. Испугался, вспомнив клыки оборотня и страшную губу колдуньи.
      - Нет уж, прямо к ним в пасть я не сунусь… - пробормотал Дорат, оглядываясь. Заприметив слева от двери окошко, маг метнулся под него. – Если они захотят что-то сделать с Орландо – я это увижу, я за него заступлюсь через окно, а в это колдовское обиталище, хижину ведьмы, я не сунусь. Ну нет!
      Огонь, горевший в камине, когда Дорат прилетел сюда на ковре, погас. комната была погружена в густой мрак, но вот где-то в углу мигнул и вспыхнул огонек настенного светильника, поделив обиталище колдуньи на освещенный круг и остальное пространство, погрузившееся в еще более темный и страшный сумрак. Дорат содрогнулся. Огонь высветил пучки трав и кореньев, развешанные на стенах, какие-то рога и мешочки, висевшие по бревнам на веревочках, и испускавшие неприятный запах, толстый слой травы на полу. Только ведьме и жить в таком гадюшнике! Ведьма, а потом и оборотень, подошли к лавке у левой стены, на которой лежал Орландо, и остановились, стоя над ним. Торрель повернулся к старой ведьме и что-то ей сказал. Слюда в окне не давала понять, что именно. Дорат выругался, вспомнил и сотворил заклинание, которое позволило ему слышать и видеть так же хорошо, как если бы он стоял внутри комнаты. Уши мага уловили конец вопроса оборотня:
      - … жить будет?
      - Будет. – буркнула старуха. - Рана неглубокая, кишки не задеты. Крови только много потерял, но это не смертельно. Ну пошли, чего встал?
      Старуха толкнула мужчину рукой в зад. Торрель оглянулся, улыбнулся и обогнул лавку у головы Орландо. Остановившись у самой стены, он открепил от колышков между бревнами нижний край какой-то мохнатой шкуры, занавешивавшей стену от полу до потолка. За шкурой, оказался скрыт узкий темный проход без двери. Торрель нырнул в него, пригнувшись, за ним последовала ведьма. Дорат, выругавшись, отлепился от окна, и бросился огибать дом по левую сторону. Домик колдуньи весь зарос крапивой, но чародей все же сумел найти в левой стене дома, выходящей прямо на лес, слюдяное оконце вполне приличных размеров, и нырнул под него, выставив голову вверх и заранее прошептав нужное заклятье.
      Взору колдуна предстала комната еще меньших размеров, чем та, в которой лежал Орландо. Под окном протянулась низкая, широкая кровать, застеленная вместо белья чистыми, лохматыми шкурами; а в ее изголовье стоял топорно сделанный шкафчик. Оборотень и ведьма стояли как раз у кровати: саргонец – вплотную к ней, упираясь ногами в постель, ведьма в шаге напротив него.
      - Вельда… как же я по тебе соскучился. – сказал оборотень, глядя в глаза смор-щенной высохшей старухи. Ведьма нетерпеливо рванула с него плащ, а потом развязала узел, удерживающий шкуру на своем правом плече. Узел легко поддался, сальный кусок кожи тяжело упал к ногам колдуньи. Дорат за окном громко сглотнул, стиснув потными пальцами оконную раму. На месте дряхлой, сморщенной старухи теперь стояла цветущая женщина, самое большее, лет тридцати от роду. Преобразившаяся старуха тряхнула целой копной вьющихся смоляно-черных волос, позволяя им рассыпаться по груди, плечам и спине, и звонко рассмеялась, показав красивые, крупные белые зубы.                                         
      - Вельда… какая же ты все-таки красивая. – восхищено произнес Черный охотник. – Так и съел бы! – он хищно оскалился, показав клыки.   
      - Ну так ешь! – расхохоталась колдунья и сильно толкнула оборотня руками в грудь. Тот прогнулся назад и с готовостью рухнул на кровать, широко раскинув руки для объятий. ведьма исторгла восхищенный вопль и бросилась к нему. Целомудренный чародей побелел как сама смерть и уже решил выбраться из-под окна, но тут колдунья медленно опустилась любовнику на грудь. Из-за ее головы показались серые глаза Торреля. Их затуманившийся взгляд скользнул по стене и остановился на окне, за которым нарисовалась расплющенная об слюду Доратова физиономия с изумленно приоткрытым ртом. Глаза оборотня тут же прояснились и полыхнули двумя желтыми молниями, правая рука резко упала с плеча ведьмы на прикроватный шкафчик и начала какие-то яростные поиски, судя по всему – подсвечника, стоявшего немного в сторонке.
      - Ты чего? – колдунья встревожено приподнялась, отстраняясь от напрягшегося оборотня.
      - Волшебник! – яростно прохрипел Торрель, кивая на окно. – Подсматривает за нами… ну-ка, отпусти. Пойду, глотку ему вырву.
      Колдунья шало усмехнулась, тряхнув гривой волос.
      - Да пусть подглядывает. Тебе что, жалко?
      - Р-р-р-р! – зло заворчал оборотень, схватил любовницу руками за бока и  привлек к себе. Глаза несчастного Дората выпучились, как у лягушки, пытающейся проглотить жука-носорога. Он отполз от кошка на четвереньках и быстро ретировался, а в ушах у него звучал довольный хохот лесной колдуньи.

Орландо разомкнул плотно сжатые веки и медленно огляделся по сторонам, удивленно приподняв голову. Бедствия, приключившиеся с ним, он помнил смутно и теперь никак не мог понять, где находится. Он лежал на спине, на высокой лавке, завернутый в шкуру с густым мехом, и мальчишка удивленно разглядывал темную, продымленную и очень-очень запущенную комнатушку с бревенчатыми, потемневшими от времени, стенами, из которых пучками торчал мох, земляным полом и потолком, с которого на его голову свисали клочья грязной паутины. Большую часть помещения занимал громадный камин, треснутый поперек, как будто в него попала молния, над ним висели травы, коренья и звериные шкуры.
      - Эй! Где я? – слабо крикнул он, попробовал приподняться, упираясь локтями в мягкий мех, но тут же пожалел об этом, опустившись обратно на лавку – в левом боку что-то сильно закололо.
      Из дымчатой темноты комнатенки неожиданно возник Торрель. 
      - Очнулся? – спросил оборотень.
      - Да. Сними с меня вот это. – юноша слабо шевельнул рукой шкуру. – Письмо.. Где письмо? – вспомнил Орландо, озираясь по сторонам.
      - Вот. – Оборотень сунул руку под лавку, вытащил оттуда невысокий плетеный короб, и, покопавшись внутри, показал мальчишке знакомый футляр, но тут же бросил его обратно в короб. – Здесь лежит, под тобой, не волнуйся. Никто его без твоего ведома не возьмет.
      - Что он, очнулся? – спросил чей-то незнакомый голос и в комнату быстрым шагом вошла темноволосая женщина, одетая в простое серое пла-тье с короткими рукавами, какое носят саргонские крестьянки. Увидев широко распахнутые глаза Орландо, она быстро подошла к скамье, на которой он валялся.
      - Эй, кто это? Кто это, а? – спросил Орландо у Торреля. – Я помню, вчера, здесь была какая-то старуха. она стояла надо мной, а этой женщины не было.
      - Это она и есть. Вельда. – улыбнулся оборотень. – Молодой красивой бабе в такой глуши одной жить нельзя, вот она и накидывает на себя обличье страшенной старухи. Такую и тронуть пальцем страшно – сразу проклятье получишь. Надежней всякой охраны.
      - Отойди. – приказала вельда, жестом отстраняя Торреля от лавки, на которой лежал ране-ный. Саргонец молча подчинился и ведьма, встав на его место, положила руку на лоб Орландо. Никакого жара не было и колдунья, удовлетворенно кивнув, развернула медвежью шкуру, в которую его завернули. Затем из-под лавки был вытащен плетеный сундук, а из него - чистое льняное полотно и кувшинчик, до половины заполненный густой, резко пахнущей мазью черно-зеленого цвета. Колдунья ловко размотала повязку на туловище раненого, зачерпнула немного мази из кувшина и стала наносить ее на рану. Это было больно, Орландо крепился изо всех сил, но потом, не выдержав, простонал:
      - Велда эд калла келт…
      Ведьма, бинтовавшая ему рану, замерла и удивленно подняла голову. Торрель, стоявший в стороне, резко шагнул к нему, схватил за плечо, придавив к лавке, и резко гавкнул в ухо:
      - Да заткнись ты!
      Орландо уставился на друга испуганными глазами, не понимая, что на него нашло, хотел было спросить в чем дело, но Торрель уже отпустил его плечо и отошел в угол комнаты. Та очень подозрительно на него взглянула, но ничего не сказала, продолжив процедуру. Орландо ничего не понимал, и на всякий случай молчал как рыба, до конца перевязки, боясь лишний раз даже разомкнуть губы. Вельда, перевязав рану, снова накрыла его шкурой, на этот раз посвободнее, собрала грязный бинт в корзинку и вышла из комнаты на улицу, напоследок подарив Торрелю еще один суровый взгляд. Оборотень тяжко вздохнул, и, повернувшись к Орландо, напустился на него:
      - Кто тебя просил лишний раз пасть открывать, а? Она тебя лечит, а ты ей в лицо такое орешь!
      - А что я сказал-то? – плачущим голосом спросил Орландо, совершенно ничего не понимая. – Ты же сам мне сказал, что на вашем языке это значит «мне очень больно». Вот я и сказал ей, что мне больно.
      - Это… - Торрель запнулся и продолжил уже более мягким голосом. – Это не то. Эти слова другое означают.
      - Да? И что?
      Оборотень замялся, долго кусал верхнюю губу, надеясь отмолчаться, но Орландо требовательно смотрел ему в лицо и Черный охотник признался:
      - Ну… в общем это так переводится: «Вельда, ты - стерва поганая».
      - Как это? Подожди… - Орландо растерянно заморгал, вспомнив, в какой ситуации впервые услышал от Торреля эту фразу. - Это что, значит, когда я из тебя нож вытаскивал – ты ее материл??
      Оборотень молчал.
      - Но почему? – продолжал допытываться мальчишка.
      - Да потому. Это она виновата в том, что меня серебро убивает. Она меня оборотнем сделала.   
      - Что? – глаза Орландо так сильно полезли на лоб, что чуть не выпрыгнули на потолок комнаты. – Как… как это?
      - Я сам ее попросил. – мрачно буркнул Торрель, и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
      Орландо улегся обратно на шкуру, не в силах осмыслить услышанное, а саргонец, выйдя за дверь, ушел недалеко – сел на высокую завалинку, которую сам, собственноручно года два назад навалил у дома колдуньи с фасадной стороны, и замер, устало согнувшись и подперев голову ладонью левой руки. Разговор с мальчишкой сильно задел давно ноющие шрамы в душе, поэтому сразу успокоиться не удалось. Парнишка – сопля жидкая, как ему объяснить! Да, он сам попросил. И желания заветнее, сильнее, у него тогда не было.
                  …Он бежал по зимнему лесу, как бежит заяц, уже ухваченный за бок острыми зубами гончей собаки: слепо, не глядя под ноги, и не разбирая дороги - неуклюжими, неровными скачками, оступаясь, по самые бедра проваливаясь в глубокие сугробы, наметенные у зарослей кустарника и подножия деревьев, часто натыкаясь на запрятанные в снегу кусты, а то и на темные древесные стволы. Мокрые от растаявшего в сапогах снега ноги уже деревенели от холода, за воротом куртки и на плечах лежал снег, нападавший сверху, с веток деревьев, на которые он налетал на всем скаку, но о том, чтобы остановиться, отряхнуть его, он даже не думал. Ему было все равно, куда бежать, только бы бежать, не останавливаться. Он бежал, а перед глазами то и дело вставали страшные картины: обнаженное тело старшей сестры, распятое на старой яблоне, заиндевелое от мороза; зияющие провалы в окнах родного дома, всегда такого уютного, приветливого; спальня родителей, залитая кровью; их скрюченные мертвые тела; маленькое, особенно беззащитное тельце младшего брата с зияющей дырой на месте сердца. Последнее видение повторялось чаще других и било в мозг больнее всего. Когда оно повторилось несколько раз подряд, он не выдержал – рухнул на бегу, зацепившись ногой за высокий раскидистый куст, только чуть прикрытый снегом, упал лицом в жесткий, колючий снег, громко, тоскливо завыл, уткнув голову в скрещенные перед лицом локти. Они умерли, все умерли! Мать, отец, Тирин, Танар… Ничего больше нет,  одна только темная пустота, которую нечем заполнить. Почему так, боги, почему? За что вы так со мной?? Это же еще хуже смерти… Лучше было умереть вместе со всеми, чем вот так мучиться! Он поднял лицо и страшно, протяжно закричал. И ему ответили. Порыв сурового северного ветра, долетевший из глубины леса, донес до него хриплый крик. Кричали о помощи. Кровь застучала у него в висках, когда он подумал, что кричат, может быть, те, кого убивают эти чудовища - кто убил маму, отца и брата. Осиротевший сын саргонского охотника шатаясь, поднялся сначала на колени, потом на ноги, рукавом куртки вытер снег с заиндевелого лица, и бросился на крик, на бегу вытаскивая из заплечного саадака верный, вымеренный по росту и руке лук, украшенный лиственными узорами, и тяжелую волчью стрелу. Надежда расквитаться с убийцами семьи придала ему сил и бежал он, как молодой самец оленя, больше не оступаясь и не проваливаясь. Сейчас падать было нельзя… Пока он бежал, крик повторился несколько раз и он не сбился с пути. Звук хриплого, как у старой вороны, голоса, зовущего на помощь, привел его на небольшую полянку, в центре которой возвышался многовековой раскидистый дуб, с тяжелыми ветвями, увешанными тяжелыми желудями. Под деревом, громко сопя и истерически взвизгивая, ворочалось что-то огромное, темное. Секач – самец дикого лесного кабана – топтался под стволом, задрав вверх тяжеленную треугольную голову с желтыми клыками, торчавшими вверх из нижней челюсти, и пытался подвздеть страшными клыками какой-то лохматый комок, повисший на самой нижней ветке, нависшей над землей. Крик о помощи повторился и теперь спаситель различил, что косматый комок – это человек в длинной меховой дохе, скрючившийся на ветке. Торрель наложил стрелу и выученным движением поднял лук, одновременно натягивая тетиву. Первая стрела попала кабану в мощный загривок, увязнув в нем наполовину. Зверь заорал, развернулся в сторону стрелявшего, тут же получил еще одну стрелу, в шею, и тяжело свалился на снег, сначала на задние, потом на передние копыта. Третья стрела, в глаз, успокоила его уже навеки. Стрелок тяжело выдохнул и опустошенно опустился на одно колено, опираясь на лук, как старец на клюку, не поднимая низко склоненной головы. В себя его привело только прикосновение чьей-то руки к плечу. Он медленно, вымученно поднял голову. Перед ним стояла старуха – седая, крючконосая, в сальном и поношенном тулупчике из чесоточного волка. Он сразу догадался, кто она такая. Зимой обычные старухи сидят по домам, греются у огня да прядут пряжу, присматривая за детишками, а по чащобам шатаются только они - ведьмы, которые заодно с лесными духами, плоть от плоти их. И отец говорил, что где-то от них поблизости живет одна Знающая – травница, знахарка, но и колдунья тоже. Ведунья заглянула ему в лицо, переступила с ноги на ногу, обутые в обмотки из беличьих шкурок, и улыбнулась, показав два желтых зуба, одиноко сидящих в верхней челюсти.
      - Спасибо тебе, мальчик. Выручил старуху. Травы я собирала, из-под снега выкапывала. Ныне последний день второго зимнего полнолуния. Травы, даже сухие, под снегом, большую силу к этой ночи набирают, вот я их и собирала, да вражина энтот откуда-то выскочил, и на меня полез. Еле я успела от него на дерево влезть. – шамкала бабка.
      - Ты ведь ведьму от смерти спас.- сообщила старая карга, заглядывая ему в глаза преданным взглядом. -  Знаешь, милок, что тебе за это будет? Я теперь любое твое желание сполнить должна, какое захочешь. Ну, говори, мальчик, чего ты больше всего хочешь? Золота, серебра? А может, лук заветный, из которого промаха не будет? Так я веточку, из которого его погнуть надо, укажу. Или ты девку красивую в жены хошь? Ты скажи, а я уж постараюсь.
      - Я хочу… -  ненавидяще процедил Торрель и, подняв голову, стиснул ладонь на рукояти лука мертвой хваткой. Серые глаза юноши приобрели жесткое выражение, превратившись в два рубящих клинка оружейной стали. – Отомстить хочу. За маму, за Танара. Те, кто их убил - я их убить хочу. Найти и убить. Всех. Их кровью упиться, на куски их порвать! Чтобы они у моих ног кровью исходили, чтоб визжали, как этот кабан!!
      Ведьма, подняв руку, прервала его излияния, взяла жесткими, сухими пальцами за подбородок и пригнула голову немного ниже, заглянув в глаза. Перед его глазами снова пронеслись страшные картины, увиденные в отцовском доме.
      - Вот значит, как? Умер Танар? – задумчиво произнесла старуха, когда страшные видения ушли. – Жаль его, жаль. Хороший был сосед, никогда мне плохого не делал. Другой бы давно прибил, чтоб с ведьмой на одной земле не жить, а он терпел… А ты, значит, сын его?
      - Да. Я Торр Эл.
      - Лесная тень? Хорошо тебя назвали. – усмехнулась вдруг колдунья. - Отомстить за отца хочешь? Тогда пойдем ко мне. – старуха махнула рукой на восток. – Желание твое такое, что выполнить я только в полночь смогу. Раньше того не выйдет. Нужно ночи дождаться, да и тебе отдохнуть нужно, ты еле на ногах стоишь. Пошли.
      Старая ведьма взяла его под руку и повела куда-то по узкой, едва-едва натоптанной тропке в один след, виляющей между высокими сугробами, наметенными у деревьев, и торчащими из-под снега кривыми кустами.
     Солнце уже начало клониться к вечеру, когда ведьма остановилась перед огромным сугробом, наметенным посреди большой поляны, и ногой открыла в нем дощатую дверь. Из темного провала аппетитно пахнуло дымком, и он только сейчас понял, что это не сугроб, а дом, заметенный по самую трубу. Колдунья втолкнула его внутрь, сама ввалилась за ним, захлопнув за собой дверь. Он оказался в маленькой, темной комнатушки. В огромном каменном очаге весело плясало щедрое, яркое пламя. С потолочных стропил и изо всех углов свешивались многолетние наросли паутины, бросая на пол глубокие тени, по закопченным бревенчатым стенам были развешаны пучки трав, коренья, рога, копыта, чучело серой кошки и бараний череп с гнутыми рогами. Тут старуха, стоявшая позади него, взяла цепкими пальцами за плечо, потянула назад, заставив попятиться, и резко развернула лицом к себе.
- Не горюй, мальчик. Я тебе помогу. Знаю, как за Танара отомстить. Только полуночи дождаться надо… – она отошла назад, похлопав по лавке, застеленной шкурой. – Сюда ложись, поспи. Тебе вздремнуть надо. Время до полночи много, а тебе силы понадобятся.
      Он недоверчиво взглянул на ведьму, но она только молча покачала головой: верь мне, мальчик, не бойся, и он послушно растянулся на лавке и сразу же задремал. Воспоминания о кошмаре, погубившем его семью, его почему-то не мучили – они исчезли, словно развеявшись под напором ветра, он уснул, пригревшись у огня.
      Разбудили его толчки в плечо и голос колдуньи:
      … - Вставай. Эй, вставай. Слышишь, Тень лесная? Время пришло.
      Он проснулся, резко сел, встряхнув головой, чтобы согнать остатки сна, а затем, подняв го-лову, вопросительно посмотрел на старуху-ведьму. Лесная колдунья стояла перед лавкой важно приосанившись, словно богатая невеста перед женихом. На плечах ведьмы, поверх вытертой до кожи меховой тужурки, болталась пушистая шкура седого волка, а на шее, на шнурке – ожерелье из волчьих клыков и когтей..
      - Полночь. – изрекла она с некоей торжественностью в голосе.
      Он, мало что спросонья понимая, поплелся за ней. Скрипнула и захлопнулась за его спиной входная дверь. Он поежился, зябко передернув плечами. В домике колдуньи было тепло и дымно, но снаружи царила ясная зимняя ночь, тихая и морозная. Небо над головой было высоким и прозрачным - хрустальный купол над поверхностью земли; звезды высыпали все, до единой и любая, даже самая маленькая, светилась так ясно, словно это был огонек лучины. Огромный круг полной луны уже поднялся на небо, заливая землю холодным, неживым светом. В ее сиянии, отраженной белой поверхностью снегов, была видна каждая мелочь, каждый голый сучок дубов, окружавших домик ведьмы. В неживом синем свете он сразу увидел: прямо напротив входа, на утоптанном снегу, в широкой полосе лунного света, стояла большая деревянная чаша, из которой исходил теплый травяной парок. Судя по тому, что пара было немного, чаша стояла уже довольно давно. Колдунья оглянулась на него, и зашагала прямо к чаше; шкура волочилась за ней по снегу. Старуха с кряхтеньем нагнулась, подняла горячую чашу, взяв ее сразу двумя руками, и медленно и осторожно, поднесла ему.
      - Пей, спаситель мой.
      Он заглянул в чашу. В деревянном сосуде переливалась какая-то желто-зеленая жидкость, с резким и вообще-то довольно неприятным запахом. 
      - Что это?
      - Ты же сам сказал, что хочешь за семью свою отомстить. На куски убийц порвать пожелал, кровью их упиться. – напомнила ведьма голосом сухим и скрипучим.
      - Да. – буркнул он, сжимая зубы. Слова колдуньи полоснули по живому, заставили душу вновь залиться кровью, вспомнить всю тяжесть утраты. – Я и сейчас хочу.
      - Тогда – пей. – сказала ведьма, протягивая ему чашу. Он осторожно принял сосуд, взяв его двумя руками, и, наклонившись к краю губами, выпил чашу большими глотками, до дна. Ведьма внимательно следила за тем, как он пьет, провожая каждое движение кадыка на его шее вниматель-ными, удивительными живыми для столетней старухи, глазами. Выпив все, он облегченно перевел дыхание и протянул чашу ей. Старуха вскинула голову, полоснув по его лицу парой сверкающих льдисто-голубых глаз, и затряслась в приступе громкого сатанинского смеха, резко отшвырнув чашу в глубокий сугроб.   
      - Ты чего? Ты чего, а? – вскрикнул он, понимая, что произошло что-то ужасное – уж больно был страшен смех старой карги – издевательски злой, как карканье вороньей стаи, взлетающей с поля сражения, усеянного трупами.
      Что-то горячее со страшной силой толкнулось в нем изнутри, разрывая легкие и круша ребра, и пошло вверх по горлу, толчками. Тело заливало непереносимой болью, казалось, что он сосуд, который толчками, глотками, заполняют кипятком. Первая мысль была «меня отравили!», но потом он понял – это не так. внутри него что-то… заворочалось. Он упал на колени; прижав руки к груди, и завертелся по снегу, как волчок, прижав ноги к животу.
      - А-а-а-а-а-а-а! Что ты со мной сделала, ведьма-а-а?? – раскатилось по лесу.
      Старуха сурово посмотрела на корчившегося на снегу парня, но ничего не сказала, только взглянула на прозрачное небо. Легкое облачко,  заслонившее большую луну, ушло в сторону. Ночное светило вновь озарило землю своим бледным светом и катающийся по снегу человек закричал еще громче. Сквозь кожу на лице быстро, как ростки чародейской пшеницы, начала пробиваться шерсть. В свете луны блеснули острые длинные клыки, жутким желтым блеском сверкнули круглые глаза с вертикальным звериным зрачком; уши поднялись торчком. одежда облепила тело, как мокрая, очень быстро посветлела, и наконец, превратилась в волчий мех.
      - Твою маму, что же я на свет произвела! – ахнула ведьма, когда вновь родившееся существо поднялось из снега на все четыре лапы. – Белым получился!
      Перед ней стоял полумифический, оставшийся в преданиях саргонцев зверь - белый волк, огромный и таинственный. В легендах он появлялся из снежной пурги, чтобы чаще всего помочь людям – показать дорогу из ночного леса, пробиться через буран к селу, защитить от стаи своих голодных собратьев – и снова исчезнуть в круговерти свирепой зимней вьюги.   
         Белый волк, увидев ее, пригнул голову и вздернул верхнюю губу, обнажив жуткие клыки; свирепо зарычал. В желтых глазах хищника разгорелась слепая ярость и ненависть. Человека, не волка. Превращенный в зверя юноша двинулся на нее, явно намереваясь рассчитаться за свое превращение. Страха на лице старой колдуньи не отразилось.
      - Ты сам этого захотел! – громко каркнула старуха в морду приближающемуся хищнику. – Ты ведь отомстить хотел? На куски убийц порвать, кровью их упиться? Такое твое желание было? Так я его и исполняю! В точности исполняю! Как бы ты их на куски рвал, если б человеком был, а? Это только волку и под силу! Теперь слушай! Семью твою не люди убили! Нежить там поработала, кошмары, кровопийцы крылатые. Они здесь, в лесу испокон веку жили, еще до меня. Это они окна в хате Танара своими крыльями выбили, внутрь ворвались, ему самому шею разгрызли и кровь у сестры твоей выпили. Сама видела, как они позавчера, сразу после полнолуния, летели всей стаей, в ту сторону, где хата Танара, а вернулись они уже перед рассветом. Тяжелые летели, видно, крови досыта напились. Иди, ищи их!! – ведьма широко махнула рукой на север. – Там, там! Ищи, волк! Кровь ищи! Кровь!
      Оборотень зарычал, резко развернулся и рванулся напрямик, через сугроб, на север. Ведьма не успела моргнуть, а перед ней ее домом уже никого не было. Белый волк исчез в светлом сумраке лунной зимней ночи, смешавшись со снегом и деревьями. Остались только следы огромных лап на белом снегу.
      Он мчался по зимнему лесу во всю прыть новообретённого волчьего тела, не жалея его. Ему опять было все равно, куда и зачем бежать, лишь бы бежать, но это было не то отупение от боли, что утром. Теперь его захлестнул восторг молодого, сильного зверя. Недюжинная сила распирала его изнутри, по мускулам бежал горячий огонь и очень хотелось совершить что-нибудь этакое. Он так и сделал: - на всем скаку прыгнул в высокий, глубокий сугроб, взметнув вверх искрящиеся снопы снежной крошки, и покатился по снегу кубарем, визжа от радости. Его переполнял такой бурный восторг, как будто он только что появился на свет, или долгие годы сидел на цепи, на грязном дворе, а вот теперь оказался на свободе и вновь оказался в лесу, в родном лесу. Лес, окружавший его, как будто раскрылся перед ним, явив ему совершенно неведомые для человека силы, заиграл невиданными до этого красками. Зрение правда, утратило краски, стало черно-белым и не таким четким, зато звериные уши превосходно различали любой шорох, а волчий нюх трепетал от обилия запахов, бивших в неопытные ноздри. Он никогда не думал, что лес может так пахнуть - как будто ты пришел домой после того, как целый месяц шатался по лесу, а там мать печет яблочный пирог. Вот кто-то прошелестел по веткам дуба над его головой. Ему даже не пришлось поднимать голову – нюх сказал, что это белка, а под соседней осинкой он почуял след зайца. Косой сидел под деревом, сгладывая кору, совсем недавно, наверное, удрал, когда увидел его. И тут какое-то смутное чувство, родившееся у него в крови,  толкнуло его поднять голову вверх. Там, в самом центре небосвода, высоко над деревьями, и в тоже время, казалось, совсем низко, висел громадный серебряный круг полной луны. Новорожденного оборотня захлестнул новый восторг и поклонение. Вот она, его царица и повелительница, прекрасная, совершенная ночная богиня, воплощение красоты. Ей он будет служить, ей поклоняться, для нее будет петь песни. Он с сияющими глазами бухнулся на задницу и сел, задрав к небу узкую хищную морду. открыл пасть – и по лесу далеко раскатился переливчатый, восторженный вой-серенада.
      Он уже заканчивал песню, когда его ноздри, устремленные к небу, дрогнули и резко расширились. Чуткий звериный нюх различил в чистейшем морозном воздухе присутствие другого запаха. Это был сладкий, приторный запашок, неимоверно приятный – запах свежепролитой человеческой крови. Сладкий аромат тянулся в воздухе, над ним, узкой полосой шириной в локоть. Тут его как будто дубинкой меж ушей огрели - он вспомнил крик ведьмы: «Кровь! Кровь ищи!», и про вампиров, крылатых убийц. Это они пролетели здесь совсем недавно, оставив в воздухе запах крови, которой налакались! Глаза оборотня вспыхнули блеском, горящим от испепеляющей ненависти, в ушах гулко застучала кровь, требующая расплаты за родичей. Волк вздернул морду вверх, чтобы нос ловил запах крови, и двинулся по свежему следу. Теперь он не отвлекался ни на луну, ни на присутствие рядом дичи. Огонь мщения, разгоревшийся у него в голове, гнал его вперед.
       След привел его в такие глубины родных лесов, куда не забирался еще ни один промысло-вик, да что там - человек тоже - на небольшую поляну, прямо к подножию исполинского дуба, уже сухого, но оттого не менее величественного, со стволом никак не меньше тридцати мужских обхва-тов. Оборотень остановился в десяти людских шагах от подножия дерева и повел носом. Запах крови, приведший его сюда, витал вокруг дуба сплошной пеленой, висел среди ветвей, достигая земли, но теперь запах был немного другим. К сладкому, нежному запаху свежепролитой крови добавилась приторная вонь от застарелой крови и душок разложения трупов. У земли воняло достаточно сильно, но, подняв голову, он почуял, что вонь шла откуда-то сверху. Волк поднял голову, отыскивая место, откуда идет запах. В стволе сухого дуба, на высоте локтей пятнадцати от земли, зиял темный провал большого, человек пролезет, дупла. Увидев зияющий провал в стволе, он напрягся и зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Какое-то странное чутье, нечеловеческое, но и не волчье, сказало ему, что убийцы его семьи сейчас там, в этом дупле – спят, повиснув вниз головой и окутавшись перепончатыми крыльями, после того, как нашли себе очередную жратву, живой бурдюк, наполненный теплой кровью. Лет десять спустя это же чутье – чутье Черного Охотника – будет находить среди двадцати волчьих следов один, волкодлачий, а пока он просто послушал его и рванулся вперед, движимый местью. Он разбежался и прыгнул, уже представляя, как запрыгнет внутрь дупла и начнет рвать и метать, но увы! Он недопрыгнул до нижнего края дупла добрый локоть, вцепился в кору ствола когтями и даже зубами, но удержаться на дубу у него не получилось. Оборотень – это все-таки не кошка. Белый волк со скрежетом съехал вниз, оставляя на стволе глубокие борозды от когтей и воя от досады. Он топчется под этим долбанным дубом, а те, кто убил отца, Тирин, Танара, спокойно спали в этом чертовом дупле! Перед глазами вновь встало тельце младшего брата, все залитое кровью. Одного этого воспоминания хватило, чтобы оборотень, осатанев от злости, начал бросаться на дуб, как собака, загнавшая туда кошку, и громко, отчаянно выть, глядя в заветное дупло. Не услышать этот вой мог только глухой и мертвый. Внутри дуба, как будто с порывом ветра, поднялся сухой, отвратительный шелест и пронзительный, недовольный писк. Он утроил усилия, бросаясь на дуб, как бешеный, и воя так, что луна закрылась тучей, чтобы только этого не слышать. из дупла высунулась отвратительная морда большущей летучей мыши. При виде бросающегося на дерево волка, красные глаза вампира загорелись кровожадным огнем. Упырь повернул голову внутрь дупла, издал душераздирающий протяжный вопль-писк – и на волка из дупла разом ринулись не меньше десятка вампиров. Их перепончатые серые крылья резко застучали об воздух, разгоняя мохнатые тельца, глаза загорелись кровавым блеском, а отвратительные рты открылись, открывая длинные тонкие клыки. Оборотень вскинул голову вовремя – увидев, как вампиры вылетают из дупла, он отпрыгнул от дерева подальше, чтобы не быть прижатым к стволу и оскалился разъяренной пастью.
      Вампира, летящего первым, маленького, всего две ладони в размахе кыльев, он поймал в полете, когда пацанчик пикировал на него сверху. Малолетний кровопийца и пискнуть не успел, когда он схватил его зубастой пастью и с несказанным удовольствием сжал челюсти. Из шерстистого тельца на язык фонтаном брызнула кровь, горькая, как осиновая кора. Он поспешно заглотал ее, не чувствуя ничего, кроме отвращения, выплюнул тельце вампира из пасти наполовину и с хрустом разгрыз напополам, выполняя клятву. Увидев, что стало с их собратом, вампиры запищали так, что воздух зазвенел, и ринулись атаковать. Волк поспешно выплюнул остатки вампирской тушки и бросился всем телом вверх, в самую гущу стаи, чтобы выхватить еще одного, но вампир – матерый и ушлый, вывернулся чуть ли не у него из пасти и клыки щелкнули впустую, а остальные вампиры, пронзительно пища, накинулись на нежданного врага всей стаей, вцепившись в него когтями и зубами, с такой яростью, что клочья полетели. Острые клыки впились ему в морду, лоб, шею и загривок, кривые когти рванули левое ухо. маленькие алчные пасти, жадно урча, впились в раны, часто-часто лакая кровь узкими язычками, перепончатые крылья больно забили суставами по глазам и носу. Волк завизжал от боли, но раны только разозлили его. Крылья вампиров, распластавшихся по нем, его почти ослепили, но он готов был биться и вслепую, даже без глаз, без зубов! Они убили всех, а он поклялся отомстить! Подняв лапу, он снес с левой стороны морды сразу двух вампиров, присосавшихся к носу и к морде под глазом, схватил одного за крыло зубами, вырвав его к чертовой матери, а другого прижал лапой к земле и, наклонив голову, вспорол ему брюхо, с наслаждением слыша, как он захлебнулся собственным писком. Услышав предсмертные вопли сородичей, остальные вампиры осатанели вконец, набросившись на него, как дьяволы. Кровь они уже не лакали, только рвали его зубами и когтями. Кровь хлынула из ран, как из дырявого решета; он упал и резко перевернулся, придавливая к земле вампиров, вскочил и начал рвать их, не опомнившихся, на куски, рыча и подвывая. Оставшиеся бросились ему на спину, он снова упал, стараясь прижать их к земле, но на этот раз они взвились в воздух, а он прыгнул за ними. Одного схватил пастью, сразу превратив в труп, другому только задел крыло, так, что он с жалобным писком отлетел в сторону, раскачиваясь на лету, как осенний листок, а третьего сбил лапой на землю, расчетливо наступив ему когтями на горло…
      Он выполз к домику Вельды только на рассвете - чуть живой, залитый своей и чужой кровью. На лбу, шее, загривке и передней части спины не было живого места, белая шерсть на всем теле почернела от крови. Увидев и почуяв ароматный дымок, струящийся из трубы ведьминого дома, заметенного снегом по самую крышу, он собрал последние силы, встал и добрел до него на подгибающихся, дрожащих под тяжестью тела, лапах. Когда до порога оставалось шагов пять, дверь распахнулась, в проеме показалась седая старуха в короткой шкуре. Седые косы старухи, перекинутые через плечи, ее фигура, расплывались у него перед глазами, желтая радужная оболочка помутнела, забитые кровью уши уже ничего не слышали.  Добредя до самой двери, он мученически всхлипнул и рухнул на утоптанный снег, уронив тяжелую голову на деревянный порог. Ведьма нагнулась над ним, погладила по лбу и между ушей.
      - Отомстил-таки. Нашел вампиров. – сказала она низким женским голосом, глядя поверх его головы в темные глубины леса, куда вел щедро политый кровью след. – Ну, пойдем, белый, я тебя в дом затащу… Какой же, ты, ёш тебя, тяжелый…
      Очнулся он, лежа на боку, на мягкой постели, лицом к бревенчатой стенке. В носу свербило от терпкого запаха сушеных трав; он громко чихнул и только сейчас понял, что он снова в своем родном обличье, в человеческом теле. Правда, раны никуда не делись. Шея и спина замотаны в бинты, рука висела на перевязи, раны на порванном лице были покрыты какой-то густой дрянью. Боль через нее почти  не пробивалась, но кожу сильно стягивало. Происшедшее казалось страшным сном - ночным кошмаром который заставляет просыпаться с бешено колотящимся сердцем и еще долго не забывается после того, как проснешься, но… клыки во рту… и его раны… значит, это было правдой. Он на самом деле превратился лунной ночью в волка и в этом, зверином облике, грызся с выводком вампиров.
      - Я их всех убил? Они больше никого не убьют? – спросил он у самого себя.
      - Всех. – жестко ответил незнакомый женский голос у него под ухом. – Я в ближней деревне козленка купила, и прошлой ночью зарезала его, кровь выпустила. Ни один не прилетел. Значит, всех порвал.
      Он с трудом сдвинул забинтованную шею с подушки, оглянувшись через плечо, и тут же поперхнулся от удивления. Он лежал в доме колдуньи, на той же самой лавке, где спал, а рядом с ним, на краешке скамьи, сидела черноволосая крепкотелая женщина, настоящая красавица с высокой грудью и большими темно-зелеными глазами. Такой бывает озерная вода в тени, под ивами или в глубоком омуте.
      - Ты кто такая? - прохрипел он едва слышным голосом: сухое горло с трудом пропускало слова. Женщина засмеялась.
      - Вельда я. Не узнал, дурачок?
      - Ты… - он загляделся на черноволосую красавицу, не в силах оторвать взгляда от ее белого лица. – Ты такая красивая…
      - Оценил! – усмехнулась «старуха». – А ты что, думал, я и в самом деле старая, сморщенная старуха с дряблыми грудями? Это я от чужаков прячусь. Одену заговоренную шкуру на себя – стару-ха, а скину – свой вид принимаю. Или отец не рассказывал?